Неточные совпадения
Воспоминание о жене, которая так много была виновата пред ним и пред которою он был так свят, как справедливо говорила ему графиня Лидия Ивановна, не должно было бы смущать его; но он не был спокоен: он не мог понимать книги, которую он
читал, не мог отогнать мучительных
воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые он, как ему теперь казалось, сделал относительно ее.
Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины; но вы теперь во мне разбудили
воспоминание о ней, и я вам
прочел ее эпитафию.
Самгин сердито отмахнулся от насилия книжных
воспоминаний. Бердников тоже много
читал. Но кажется, что прочитанное крепко спаялось в нем с прожитым, с непосредственным опытом.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще больше было
воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они
читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
Каждый раз это казалось нам маленьким чудом, и впоследствии, когда я впервые
прочитал о превращениях бога Озириса, в моем воображении внезапно ожило
воспоминание об утренних перерождениях Уляницкого.
Впоследствии, когда я
прочел «Айвенго», фигура Ревекки сразу слилась для меня с
воспоминанием о Васиной Ите.
Писарева я тогда еще не
читал, о Дарвине у меня почти только и было
воспоминание из разговоров отца: старый чудак, которому почему-то хочется доказать, что человек произошел от обезьяны.
Пушкин тогда
читал свои «
Воспоминания в Царском Селе» (изд. Анненкова, т. 2, стр. 81).
— Я
читал недавно Гаевского статью о Дельвиге — и тут много теплого
воспоминания нашей старины.
М. С. Пилецкому-Урбановичу, первому нашему инспектору в Линее, передай мою благодарность за
воспоминание обо мне… Я, верно,
читал тебе лицейскую песню, где и об нем упоминается между прочими...
Премилое получил письмо от почтенного моего Егора Антоновича; жалею, что не могу тебе дать
прочесть. На листе виньетка, изображающая Лицей и дом директорский с садом. Мильон
воспоминаний при виде этих мест! — С будущей почтой поговорю с ним. До сих пор не писал еще к Розену и не отвечал Елизавете Петровне.
Давно я
прочел твой листок, добрый друг Матюшкин, давно поблагодарил тебя за него, но еще не откликнулся тебе, — тебе, впрочем, давно сказали добрые мои сестры, что я в марте месяце порадован был твоим письменным
воспоминанием. С тех пор много времени прошло, но мы такими сроками отсчитываем время, что эта отсрочка нипочем, особенно когда независимо от годов верна лицейская дружба. С этой уверенностию можно иногда и молча понимать друг друга.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими словами отец протопоп, оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю книгу. Он не
читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир
воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
Я отметил уже, что
воспоминание о той девушке не уходило; оно напоминало всякое другое
воспоминание, удержанное душой, но с верным, живым оттенком. Я время от времени взглядывал на него, как на привлекательную картину. На этот раз оно возникло и отошло отчетливее, чем всегда. Наконец мысли переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его, став против кормы, и, всмотревшись,
прочел полукруг рельефных золотых букв...
Он пробовал больше заниматься, но ему наука не шла в голову, книга не читалась, или пока глаза его
читали, воображение вызывало светлые
воспоминания былого, и часто слезы лились градом на листы какого-нибудь ученого трактата.
Тогда на пароходе я написал кусочки моего Стеньки Разина, вылившегося потом в поэму и в драму, написал кусочки
воспоминаний о бродяжной жизни, которую вы уже
прочли выше. Писал и переживал.
— Да вот поделиться с нами твоими
воспоминаниями, рассказать l'histoire intime de ton coeur… [твою интимную сердечную историю… (франц.)] Ведь ты любил — да? Ну, и опиши нам, как это произошло… Comment cela t'est venu [Как это случилось с тобой (франц.)] и что потом было… И я тогда, вместе с другими,
прочту… До сих пор, я, признаюсь, ничего твоего не
читала, но ежели ты про любовь… Да! чтоб не забыть! давно я хотела у тебя спросить: отчего это нам, дамам, так нравится, когда писатели про любовь пишут?
Все это неизгладимыми чертами запечатлелось в моей памяти; но обстоятельства жизни моей и совершенно другие интересы отвлекли меня, конечно, очень много от этих
воспоминаний; вдруг теперь этот Жуквич, к которому ты, кажется, немного уже меня ревнуешь,
прочел мне на днях письмо о несчастных заграничных польских эмигрантах, которые мало что бедны, но мрут с голоду, — пойми ты, Гриша, мрут с голоду, — тогда как я, землячка их, утопаю в довольстве…
Сквозь чуткий и тонкий сон самых ранних детских
воспоминаний я вижу тощую, сгорбленную фигуру, которая на правом клиросе нашей маленькой деревянной заводской церкви каждое воскресенье
читала совершенно непонятным бормотком и пела дребезжавшим, старческим голосом.
О! я вам отвечаю, что Борис Петрович больше испугался, чем неопытный должник, который в первый раз, обшаривая пустые карманы, слышит за дверьми шаги и кашель чахоточного кредитора; бог знает, что
прочел Палицын на замаранных листках своей совести, бог знает, какие образы теснились в его
воспоминаниях — слово смерть, одно это слово, так ужаснуло его, что от одной этой кровавой мысли он раза три едва не обеспамятел, но его спасло именно отдаление всякой помощи: упав в обморок, он также боялся умереть.
В серых глазах, внимательно глядевших рюмку на свет, можно было бы
прочесть и предвкушаемое удовольствие, и тщеславную гордость заинтересовавшего слушателей рассказчика, и искреннюю горечь разбитой жизни и жгучих
воспоминаний.
Одним словом, о чем ни начинали генералы разговор, он постоянно сводился на
воспоминание об еде, и это еще более раздражало аппетит. Положили: разговоры прекратить, и, вспомнив о найденном нумере «Московских ведомостей», жадно принялись
читать его.
Отжившую для мира черницу перестали тревожить
воспоминанья о прежних днях, и если порой возникал перед ее душевными очами милый когда-то образ, строгая инокиня принимала его уже за наваждение лукавого, раскрывала Добротолюбие и,
читая наставление об умной молитве, погружалась в созерцательное богомыслие и, Господу помогающу, прогоняла находившее на нее искушение.
«…Мы должны, — писал Достоевский, заключая свои размышления, — преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться перед правдой народной и признать ее за правду…»] я думаю, очень скучно
читать, а потому расскажу один анекдот, впрочем, даже и не анекдот; так, одно лишь далекое
воспоминание, которое мне почему-то очень хочется рассказать именно здесь и теперь, в заключение нашего трактата о народе.
И княжна, с этою именно невинностью, прелестно грассируя,
прочитала интересные
воспоминания Genlis о старости madame Dudeffand, когда она «слаба глазами стала».
Он стоял перед ней,
читал в ее глазах мольбу и чувствовал себя в ужаснейшем положении. В груди стучало сердце, а в голове творилось нечто небывалое, незнакомое… Тысяча непрошенных
воспоминаний закопошились в его горячей голове. Откуда взялись эти
воспоминания? Неужели их вызвали эти глаза, с любовью и мольбой?
Получив эти бумаги и
прочитав их, стала я соображать и
воспоминания моего детства, и старания друзей укрыть меня вне пределов России, и слышанное мною впоследствии от князя Гали, в Париже от разных знатных особ, в Италии от французских офицеров и от князя Радзивила относительно моего происхождения от русской императрицы.
Я с нею познакомился, помнится, в 1915 или 1916 году. На каком-то исполнительном собрании в московском Литературно-художественном кружке меня к ней подвел и познакомил журналист Ю. А. Бунин, брат писателя. Сидел с нею рядом. Она сообщила, что привезла с собою из Нижнего свои
воспоминания и хотела бы
прочесть их в кругу беллетристов. Пригласила меня на это чтение — на Пречистенку, в квартире ее друга В. Д. Лебедевой, у которой Вера Николаевна остановилась.
— А почему необходимо? А вот почему. Шелгунов в своих
воспоминаниях… Да! Вот и в «Отечественных записках» за 1873 год… Так вот: верят, что могучею силою обладает печатное слово… Могучею, да! Как это там сказано? Забыл. Погодите, я вам как-нибудь
прочту, у меня выписка есть.
Все очень много возмущались. Но как раз в это время произошел такой случай. Из Петербурга приехала В. Н. Фигнер. Она давала в наши сборники отрывки из своих
воспоминаний, и ей захотелось их
прочесть специально московским беллетристам. Пригласила она на чтение братьев Буниных, Телешова, Брюсова, Ал. Толстого, Ив. Шмелева, Бор. Зайцева, меня и др.
В последней фразе очевидная опечатка. «Кончать мне с тобой или нет?». Я совершенно был не осведомлен о взаимоотношениях Горького и Андреева и никаких тут советов Андрееву дать бы не мог. Но Андреев, как это видно и из этих моих
воспоминаний, остро думал в то время о самоубийстве. Фразу, очевидно, следует
читать: «Кончать мне с собой или нет?»
Было не до того, чтоб уроки учить. Передо мною распахнулась широкая, завлекающая область, и я ушел в не всею душою, — область умственных наслаждений. Для меня этот переворот связан в
воспоминаниях с Боклем. У папы в библиотеке стояла «История цивилизации в Англии» Бокля. По имени я его хорошо знал. Это имя обозначало нас самого умного, глубокомысленного и трудпонимаемого писателя.
Читать его могут только очень умные люди. Генерал у Некрасова говорит в балете поэту...
Еще три дня назад она
прочла в газетах, что в пользу"Фонда"будет вечер в зале Кредитного общества, посвященный памяти умершего, за год перед тем, знаменитого писателя. В программе значилось до восьми номеров: были стихи,
воспоминания о покойном, краткий биографический очерк, несколько отрывков в исполнении литераторов и двух актеров. Она в тот же день заехала в книжный магазин и взяла себе одно место.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы
воспоминаний о том времени, когда он писал то, что
читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
Но
читать и в этот раз не мог и скоро с книгою в руках заснул на широком и мягком диване, последним
воспоминанием унося с собою в сон картину снежного и мертвого мира, еле тронутого карандашом, чувство покорной затерянности в безбрежности его снегов и одинокого тепла от моего маленького защищенного крытого уголка.
Пишущий настоящие строки вполне сознает законность такого неудовольствия, и сам его испытывал, когда
прочел сейчас рассказанное дело. Но просвещенный читатель пусть не посетует за эту неудовлетворенность. Пусть он обратит свою мысль в другую сторону, — пусть он вспомнит тех из наших соотечественников, которые, по замечанию Н. И. Пирогова, «препобедили в себе даже потребность
воспоминаний о прошлом».